Стратегия смерти?

Потребление энергии в России велико. Это связано не только с холодным климатом, но и с привычкой «отапливать небеса».

Сотни веков назад человек научился обращаться с огнем, и почти все это время он топил свои очаги в основном древесиной. Однако «хлебом индустрии» оказался каменный уголь. Он горел в топках первых паровозов и пароходов, его жар раскалял домны и приводил в движение механические прессы. На нем работали первые промышленные электростанции.

С появлением двигателя внутреннего сгорания углю пришлось потесниться, но в больших стационарных «горелках» - металлургических печах и энергетических котлах - он был почти вне конкуренции до середины прошлого века, когда мировая промышленность всерьез начала осваивать природный газ.

Политика «газовой паузы»

В Советском Союзе соревнование угля и газа началось позже, чем в других промышленно развитых странах, однако с начала 1970‑х годов возобладала концепция «газовой паузы» – опережающего развития добычи и экспорта газа и газификации народного хозяйства.

Результаты не замедлили сказаться: за 20 лет СССР увеличил добычу природного газа вчетверо, а экспорт – в 50 раз, выйдя по обоим показателям на первое место в мире. Конечно, делалось все по‑советски: очередной магистральный трубо­провод уже давно работал на всю свою небывалую мощность, а в нескольких километрах от него села и маленькие городки по‑прежнему прозябали без газа. О регионах, оказавшихся вдалеке от экспортных «ниток», и говорить не приходится.

И все же внутреннее потребление газа в эти годы тоже росло. Энергетикам стали доступны современные технологии, основанные на сжигании газа. В результате доля газа в топливном балансе тепловых электростанций (ТЭС) возросла к 1990 году до 59%, в то время как доля угля к этому же времени упала до 28,6%.

Политика «газовой паузы» продолжалась и в постсоветские времена – отчасти по инерции, отчасти потому, что никакой разумной альтернативы ей все равно не было. К 2002 году доля газа в балансе ТЭС достигла 65,5%.

Но еще в 2000 году правительство приняло новую энергетическую стратегию, где «чрезмерная ориентация спроса на газ и снижение доли угля» были объявлены угрозой энергетической безопасности страны, а угольную промышленность предлагалось развивать опережающими темпами. С этого времени в выступлениях представителей Минэнерго все настоятельнее звучат рекомендации «перевести» хотя бы часть ТЭЦ в европейской части страны обратно с газа на уголь. Чем вызвана столь резкая смена вех?

Несколько слов о целесообразности

Оба вида топлива по‑прежнему даны России в заведомом избытке. Правда, новые месторождения как угля, так и газа обнаруживаются довольно далеко от мест потребления и в чрезвычайно неудобных местах – под вечной мерзлотой или на морском шельфе. Но газ можно качать по трубам, а уголь приходится возить по железной дороге, что дорого и неудобно.

О стоимости самих энергоносителей разговор отдельный, но капитальные и эксплуатационные расходы при сжигании угля оказываются в 1,5‑2 раза выше, чем у газа. Что и понятно: горение газа легче регулировать, его не надо измельчать, и все продукты сгорания улетают в трубу. Уголь же образует изрядное количество шлаков и золы, для которых в промышленных котлах нужно предусматривать специальные приспособления.

Поэтому переделать угольный агрегат под газ – дело нехитрое, а вот наоборот не получается: долго, хлопотно и экономически бессмысленно. Выгодней купить готовый угольный котел.

Правда, неизвестно где: за годы «газовой паузы» отечественная индустрия почти забыла о таких изделиях и уж во всяком случае не совершенствовала их конструкцию, застывшую на уровне начала 1970‑х. Производство же вполне приличных газовых турбин в 1990‑е годы освоили некоторые производители авиадвигателей, оказавшиеся на мели после сокращения оборонного заказа.

Впрочем, даже у самых современных угольных энергетических блоков КПД не превышает 45‑46%, в то время как у парогазовых установок он составляет 50 процентов и в дальнейшем может быть значительно повышен. Кроме того, газ – сырье куда более однородное, чем уголь, что тоже облегчает обращение с ним.

Ну и, наконец, на каждый произведенный квт-ч уголь высвобождает раза в полтора больше углекислоты, чем газ, что немаловажно в эпоху, когда все прогрессивное человечество борется с «парниковым эффектом». Парадоксальным образом сторонники «возвращения к углю» к этому и апеллируют. Дескать, Европе, озабоченной снижением выбросов углекислоты и вообще всяческой экологией, в ближайшие годы потребуется гораздо больше газа. Поэтому давайте мы ей его продадим, а сами будем топить углем, который за валюту не продашь. И денег заработаем, и поддержим отечественную угольную отрасль.

Кто регулирует цены на уголь?

Однако создавать заново целую отрасль тяжелого машиностроения (производство котельного оборудования под уголь) и резко увеличивать пропускную способность железных дорог тоже стоит денег, и немалых. Но себестоимость электроэнергии, помимо капитальных и эксплуатационных расходов, включает и стоимость самого топлива. И вот тут выясняется, что сравнивать цены на уголь и газ в современной России просто невозможно. Дело в том, что цены на уголь – рыночные.

Приватизация угольной отрасли еще не закончена, но уже сейчас 60% добычи приходится на частные компании, а государственного регулирования цен уголь не знает с 1993 года. Можно говорить о том, чего это стоило: за десятилетие реформ в отрасли ликвидировано около полумиллиона (60%) рабочих мест. Можно считать, что действующие цены занижены за счет экономии на безопасности и исключения экологических издержек. Но факт остается фактом: цену на уголь никто не назначает, она формируется на рынке. Газовая же отрасль остается в руках абсолютного монополиста – «Газпрома», контролирующего 90% добычи и всю сеть магистральных газопроводов.

В силу этого цена газа внутри страны регулируется государством и составляет сегодня (для промышленных потребителей) чуть ли не одну десятую цены, которую платят за тот же самый газ западноевропейские потребители, покупающие его по свободным ценам у конкурирующих между собой поставщиков.

Даже самые современные угольные станции не достигают высоты эффективности газовых. В России же технология сжигания угля не менялась с 1970‑х годов.

Кооперативный мат

В этом, собственно, и кроется причина неожиданной переориентации национальной энергетики на дорогое, неудобное и грязное топливо. Государство никак не компенсирует «Газпрому» разницу между внутренними и внешними ценами. Поэтому руководители этого полуведомства-полукомпании вполне резонно рассматривают каждый кубометр, проданный на внутреннем рынке, как убыток.

С другой стороны, угольщики, имеющие немалое влияние в Минэнерго, в самом деле хотели бы расширить внутренний спрос на свой товар, раз уж на внешних рынках ему «ничего не светит». Получился странный союз «конкурентов», один из которых хочет максимально сократить свое присутствие на внутреннем рынке, а другой – занять его место. В шахматах это называется «кооперативным матом» – когда «черные» сами помогают «белым» загнать своего короля в ловушку.

Тем временем третий крупный игрок, РАО ЕЭС, старательно демонстрирует покорность судьбе. Его тарифы тоже регулируются государством, и если оно хочет, чтобы энергетики перешли с газа на уголь, ему придется разрешить им поднять цены, чтобы компенсировать связанные с этим расходы. Ради такого дела можно помучиться и с угольными котлами.

Конечного же потребителя – население, как водится, не спрашивают. Хотя спросить есть о чем.

Политика инвалидов

Свою долю жизней соберут содержащиеся в угле (и почти отсутствующие в газе) химические примеси – сера, азот, тяжелые металлы, радиоактивные изотопы. Но главным разрушителем здоровья населения будут мельчайшие (меньше 10 микрон в диаметре) частицы угля и золы, не улавливаемые никакими фильтрами. (Недаром все шахтерские города и поселки давно стали зонами экологического бедствия, а средняя продолжительность жизни там низка даже по российским меркам).

Если отбросить все сантименты и рассматривать только экономическую сторону дела, то оказывается, что прямые потери экономики от повышения смертности и заболеваемости (похоронные пособия, выплаты по больничным, пенсии инвалидам, недополученная продукция и т.д.) превосходят ожидаемую выгоду примерно раз в десять.

Какие‑нибудь генетически модифицированные продукты, от которых никого в мире пока даже не стошнило, сталкиваются в России с мощной кампанией протеста – мол, потребление их «чревато непредсказуемыми последствиями». А вот вполне предсказуемые последствия в виде нескольких десятков тысяч гробов в год не встречают никаких возражений. Чего бояться‑то в самом деле – угольком у нас от века грелись!

Тем временем Китай, входящий в число мировых лидеров по запасам и добыче угля, но практически не имеющий собственного газа, потихоньку начинает увеличивать в своем энергетическом балансе долю природного газа в ущерб углю.

Китайское руководство никогда не отличалось бережным отношением к своим подданным (и даже заинтересовано в том, чтобы их было поменьше), но оно умеет считать деньги.